|
23 мая Досев пшеницы. Сей пшеницу на Симона Зилота – родится, яки злото. Сей рожь в золу, а пшеницу в пору. Коли босая нога терпит холод в борозде, то и сей пшеницу. Тамбовские крестьяне рассуждали по-своему: они считали за грех пахать в день Симона Зилота, почитая землю в этот день именинницей. И в некоторых других местах «поселяне наши, желая достойно почтить именинницу, не берутся в этот день ни за какую земляную работу, не пашут, не боронят, не роют и особенно оберегаются вбивать в землю колья, чтобы не нарушить ее покоя». Там, где предпочитали работать, говорили: Нынче Симона-Гулимона лентяя преподобного. Нынче Симоны, завтра Гулимоны, а там по кабакам крестный ход. - Орел, божья птица! Где ты был, пробывал? Над чьим ты полем, Сиз орел, летал? – Над Лахтевским полем Я, орел, летал, Крылом засевал Сеял я пшеничку – Зародил бог травичку. – Орел, божья птица! Где ты был, пробывал? Над чьим ты полем, Сиз орел, летал? – Над Темеченским полем Я, орел, летал, Крылом засевал. Сеял я травичку – Зародил бог пшеничку (Смоленщина). На апостола Симона Зилота копают коренья на зелья. В этот же день в некоторых местностях ищут кладов, будучи уверены в том, что апостол Зилот всегда помогал кладоискателям в их предприятиях. О кладах рассказывали всякое: «Когда шел Стенька Разин на Промзино Городище (Алатырский уезд), то зарыл в окрестностях его две бочки серебра. Конечно, зарыл он их неспроста, и теперь часто видят при вечере, как эти бочки выходят из подземелья и катаются, погромыхивая цепями и серебряными деньгами. Но достать их мудрено. Один мужичок узнал, что они лежат в горе, отыскал место, дождался полночи и стал копать землю и разворачивать каменья; дошел уже он до плиты, закрывавшей заветные бочки, да как-то взглянул на противоположную сторону горы – и видит он: идет на него войско, так стройно, ружья все направлены прямо на него. Он бросил все и бежал домой без оглядки; на другой день мужичок пошел на гору, но не нашел ни скребка, ни лопаты. Если бы он не струсил, то, без сомнения, клад достался бы ему. - «За Волгой на Синих горах, при самой дороге, трубка Стенькина лежит. Кто тое трубку покурит, станет заговоренный, и клады все ему дадутся, и все; будет словно сам Стенька. Только такого смелого человека не выискивается до сей поры». - «В с. Ялшанке дьячок стал рыть яму, чтобы поставить верею у ворот; вырыл не более аршина в глубину и вдруг наткнулся на громадную корчагу, набитую битком серебряной монетой. Это неожиданное явление так поразило его, что он от радости и удивления выпустил неприличное словцо. Оттого корчага вдруг стала опускаться в землю и совсем провалилась». - Заговор владельца клада непобедим. «Однажды разбойники приготовили в лесу груду золота, чтобы зарыть ее в клад, и не успели еще заклясть; мужик, заплутавшись в лесу, набрел на золото и не знал, во что бы ему насыпать его. Не долго думая, он снял с себя порты, нагрузил их золотом, взвалил на плеча и потащил домой. Когда вернулись разбойники и не нашли золота, то один из них пустил стрелу из лука вверх с приговором: «Как высоко, так глубоко!» – то есть как высоко улетит стрела, так бы глубоко лежал их клад, и что же? – С плеча у мужика тотчас сорвалось золото и с громом полетело в землю». - «...есть клады, караульщики которых дают в долг деньги на срок, и если кто не возвратит их, тот останется сам караульщиком клада вместо прежнего. Один вятчанин не раз брал деньги из клада и возвращал в срок. Захотелось ему сплавить баржу с лесом, и он занял в кладу 10 тысяч рублей, а срок назначил, «когда пожелтеет лес». Приходит глубокая сень, вятчанин не несет занятых денег; листья с дерев уже облетели, а он и не думает расплачиваться. Наконец, уж клад не выдержал и пришел к крестьянину сам за деньгами. «Что ж ты, бессовестный, не несешь занятых денег, а обещался возвратить, когда лес пожелтеет: теперь уж зима на дворе». – «Ну что ж, – отвечал вятчанин, – разве ты слеп, что лес-то еще зеленый». И он указал на вечно зеленеющий бор. Клад поспорил, поспорил, да и отступился». - «В прежние годы много было в наших местах и золота и серебра, да и теперь-то уж не знают, где они лежат и попрятаны. Шла раз по губе, мимо наволока, лодка с народом, а по берегу навстречу ей старичок идет, на киек упирается, а киек-то так и гнется от тяготы – очень уж старик тяжел да грузен. – Возьмите меня в лодку, люди добрые, – просит старик. А ему в ответ из лодки: – Нам и так трудно справляться, а тут тебя еще, старого, взять с собою. – Понудитесь малость, возьмите меня в лодку – большую корысть наживете! – опять взмолился старик, а рыбаки его все не берут. Долго просил старик взять его в лодку, так и не допросился. – Ну хоть батожок мой возьмите – очень уж он тяжел, не по мне. – Станем мы из-за твоего батога дрянного к берегу приставать, – отвечают с лодки. Бросил тут старик батожок свой – он и рассыпался весь на арапчики-голландчики, а сам старик ушел в щелье от грузности, и щелье за ним затворилось. Ахнули тут лодочники, да поздно за ум хватились». - «Раз тоже кладь положили. Сделали маленький ящичек и где-то под матку в доме затолкнули... Вот теперь эта старуха умерла, сын вырос, женился. И как уедет сын, молодуха останется, спит спокойно – вдруг орет кто-то: – Отойди – упаду! Отойди – упаду! Она спичку чиркнула, подошла – весится гробик. Когда муж приехал, она рассказала: – Вот так и так, третью уж ночь гроб выпадает. Страшно им стало, перекочевали в другую избу. Тут соседи собрались, с ружьями ночи караулили, но ничего не вышло. Как-то осенью зашел к ним мужчина: – Пустите переночевать – весь перемок. Они и говорят: – Вон иди, у нас изба на острове, там и ночуешь. А у нас тут ребятишек полно. А там ложись на печку... Он на печку лег. Вот подошла полночь. Кто-то и заревел: – Отойди – упаду! А он не сробел, да и говорит: – Падай! Вот вдругорядь взревел: «Отойди – упаду!» Он говорит: – Падай! Ну, упало – это гробик. Он до утра дождался. Посмотрел: ага, самородки золота! Он это золото забрал, гробик с двумя-тремя самородочками принес хозяину. – Вот какая чуда-то была. Это была кладь положена на вас, а вы боялись. Вот – получи. Если желашь – меня уважь, а не желашь – я и так уйду. Ну, он ему еще одну самородку дал. Этот поблагодарил и ушел. Полный карман самородков унес. Вот такая кладь была». - На Симона обращали особое внимание на веники. Существовала примета: если свежий веник, поставленный у кроватки ребенка, быстро вял, то ребенку грозила болезнь. В этом случае нужно было срочно принимать профилактические меры. А веник, подвешенный на притолоке, мог в этот день упасть на человека, который пришел в дом с недобрыми намерениями. |
